Провокации и спецоперации как специфический инструмент госуправления
5 НОЯБРЯ 2009 г . МИХАИЛ ДЕЛЯГИН
Современная российская бюрократия осуществляет управление преимущественно при помощи спецопераций. Это многократно подмечено, проверено на наиболее значимых эпизодах последних лет и к настоящему времени представляется самоочевидной истиной.Причина столь экзотического характера государственного управления заключается, как представляется, не столько в историческом происхождении нынешнего руководства страны (все они являются выходцами из спецслужб, причем не просто спецслужб, а из спецслужб, находящихся в состоянии разложения, которое и стало в конечном итоге главным фактором разрушения страны), сколько в его неоправданно низкой квалификации.
Знакомство с практически любой реформой из осуществляемых во время правления Путина (и с большинством осуществленных до него) поневоле наталкивает на мысль о полной профессиональной ничтожности и вопиющем несоответствии занимаемому служебному положению подавляющего большинства руководителей нашей страны.
Готовя и реализуя преобразования, нелепость, неадекватность и разрушительность которых являются самоочевидными, а логическое обоснование в силу этого — принципиально невозможным, руководители страны тем самым ставят себя в достаточно жесткие рамки. Они поневоле вынуждены всемерно избегать огласки, вводить в заблуждение не только общественное мнение, но и остатки профессионального сообщества, прибегать к заведомо недобросовестной рекламе и перекладывать ответственность на заранее подготовленных (хотя обычно корыстно заинтересованных) «козлов отпущения».
Все это родовые признаки спецопераций.
Проводя политику, которую невозможно проводить открыто в силу ее вредности для общества, правящая бюрократия вынуждена проводить ее скрытно, прибегая тем самым к наиболее подходящим для тайных воздействий методам спецопераций.
Принципиально важно, тем не менее, что спецоперации по самой своей сути являются исключительно тактическими мероприятиями. Осуществляемые в стратегических целях, то есть имеющие долгосрочный характер, спецоперации неминуемо и непроизвольно, в силу самой своей природы, выходят из-под контроля своих разработчиков и операторов (а зачастую и просто переживают их) и начинают развиваться самостоятельно, в рамках своей собственной внутренней логики, становясь органичной частью политического процесса.
Можно с высокой степенью уверенности утверждать, что спецоперации, выходящие по тем или иным причинам за рамки сугубо тактических мероприятий, со временем перестают быть спецоперациями. Накладывая на начальном этапе весьма серьезный отпечаток на ход нормального политического процесса и грубо корректируя его (именно в этом заключается их смысл), в дальнейшем они постепенно поглощаются им и перерождаются в его элементы. Эти элементы часто остаются весьма существенными для его хода, но действуют и развиваются уже не по своим собственным закономерностям, а по законам и правилам, общим для всех субъектов общественно-политической жизни.
Конечно, в момент выхода на политическую арену и первое время после него, когда они развиваются еще в рамках собственной, «специальной» логики, спецоперации являются весьма необычными элементами политического процесса. Прежде всего, их возникновение (а также возникновение связанных с ними общественных структур и элементов) и поведение в это время практически не поддаются прогнозированию при помощи стандартных аналитических методов и представляются для носителей этих методов иррациональными. Включенные в спецоперации структуры, как правило, экстремально жестко относятся к своим оппонентам, а в момент выхода из-под контроля — и к своим создателям, с оглушающей эффективностью и простотой «заметая следы» в силу остаточной «специальной» логики. Всегда, пока они сохраняют свою специфику и не «растворяются» полностью в обыденном, «регулярном» общественно-политическом процессе, они склонны к значительно большим, чем обычные структуры, эгоизму и агрессивности.
Надо сказать, что наша страна накопила достаточно большой опыт государственного управления при помощи спецопераций. То, что этот опыт представляется преимущественно негативным, в сочетании с исключительно тактическим характером спецопераций служит достаточным аргументом против сколь-нибудь масштабного применения в будущем этого весьма специфического и обоюдоопасного инструмента.
Наиболее известным примером применения спецопераций представляется ставшая уже хрестоматийной деятельность Зубатова, которая, несмотря на всю свою первоначальную успешность, завершилась сногсшибательным поражением, во многом способствовавшим Октябрьской революции и приходом к власти большевиков[1].
Значительно менее известной, хотя и не менее разрушительной по своим последствиям представляется серия операций, направленных на разрушение сетей белогвардейского и западного шпионажа, проведенных советскими спецслужбами с середины 20-х по конец 30-х годов. Их суть заключалась в создании в Советском Союзе фиктивного антисоветского подполья, энергично ищущего контактов с западными эмиссарами. После привлечения внимания и завоевания доверия, а зачастую – и получения значительной поддержки это фиктивное подполье ликвидировалось вместе со значительными сетями действительных агентов и шпионов, развернутых на территории Советского Союза.
Излишне объяснять, что без проведения соответствующих спецопераций (первых из которых известны нам под названиями «Трест», «Синдикат» и «Синдикат-2») значительная часть оппозиционно настроенных советских граждан никогда бы не была вовлечена в деятельность этих шпионских или диверсионных сетей, не совершила бы тем самым государственных преступлений и, соответственно, не была бы репрессирована. Эти жертвы государственных провокаций, которые без их проведения остались бы добропорядочными, а в значительной части — и вполне благополучными советскими гражданами, как правило, даже не рассматриваются в качестве издержек ни мемуаристами, ни нынешними апологетами спецопераций.
Однако главным аргументом против спецопераций в качестве методов государственного управления представляется трагический конец серии, без всякого преувеличения, блистательно успешных операций «Синдикат». Поскольку практически каждая из предшествующих операций западных разведок заканчивались болезненным крахом, для продолжения серии этих операций и втягивания западных спецслужб во все новые авантюры нужно было раз за разом повышать масштаб подставляемых противнику фиктивных антисоветских операций. Это создало бы для него все больший соблазн, которому он не мог бы противостоять, несмотря на прошлые болезненные неудачи. Принципиально важно, что наращивание «наживки» не могло идти бесконечно; насколько можно понять, уже операция «Синдикат-4» вовлекла в себя значительную часть командных кадров Красной Армии, включая ее высшее командование. Участники операции эффективно соблазняли западные разведки (в первую очередь германскую) призраком подготовки военного переворота в Советском Союзе, направленного на свержение власти ВКП(б) и уничтожение советского строя.
По-видимому, знаменитое сообщение о якобы готовящемся в Советском Союзе антисталинском перевороте, переданное Сталину чехословацким президентом Бенешем, отражало именно наработки операции «Синдикат-4», воспринятые всерьез немецкой разведкой и тем более чехословаками. Сталин конечно же знал о проводимой его собственными спецслужбами операции и по идее должен был только радоваться правдоподобности подготовленной ими дезинформации. Однако болезненная подозрительность, естественным образом развивающаяся у носителя абсолютной (или близкой к таковой) власти, по всей вероятности, привела к тому, что он поверил разработанной по собственному указанию дезинформации или же просто «на всякий случай» «отреагировал на сигнал», уничтожив всех участников операции «Синдикат-4» так, как будто они действительно являлись тем антисоветским (или по крайней мере, антисталинским) подпольем, которое изображали для привлечения западной агентуры.
Конечно, внутренняя логика развития диктаторского режима все равно потребовала бы от Сталина провести массированную чистку, освободившись от старых партийных и командирских кадров, воспринимавших его как ровню, а не как божество. Однако эта чистка, как представляется, могла бы пройти несколько позже или принять значительно более мягкие формы. В конце концов, если бы репрессивный аппарат не набрал чудовищные обороты на уничтожении масс «шпионов и вредителей» во время «ежовщины» (в течение 1937 и начала 1938 годов), в последующем не возникла бы категорическая необходимость в его собственном «прореживании» при помощи «встречного пала» репрессий, направленных на сотрудников самой репрессивной машины. При этом роль карательных органов, органически не способных к развитию, да и сама «прививка страхом», полученная советским обществом в конце 30-х годов и навсегда парализовавшая значительную часть его творческих сил, были бы несравнимо меньше. Соответственно, негативное влияние, оказанное ими на его развитие, было бы значительно более слабым.
Не стоит забывать и о том, что само по себе существование сталинской государственной машины также может рассматриваться в качестве примера спецоперации стратегического характера.
Благодаря безукоризненному исполнению вполне мафиозного завета «не оставлять письменных следов» не только цели, но и основные механизмы функционирования грандиозной государственной машины, созданной Сталиным и его приспешниками, были утрачены после смерти «вождя народов» и отстранения от власти (а то и физического истребления) его ближайших помощников. Какое-то время государственная машина еще развивалась по инерции: цели ее были забыты, однако основные принципы и правила функционирования сохранялись. Они передавались аппаратчиками и политическими лидерами из поколения в поколение, хотя уже и не как понятная инструкция, но как мертвая и лишенная содержательного обоснования традиция, как своего рода «аппаратный фольклор», свод обязательных к безусловному исполнению ритуалов, преданий и мистических «заветов предков».
Это положение не могло длиться долго. Со временем все руководители, причастные к созданию советской государственной машины и помнящие хотя бы самые общие правила управления ею, просто умерли. Пришедшее им на смену поколение, не имевшее никакого представления о внутреннем устройстве унаследованного ими действительно уникального общества (в полном соответствии со знаменитыми словами Андропова о том, что «мы не знаем общество, в котором живем»), поставило под сомнение основополагающие принципы доставшегося им социального механизма. В силу элементарного невежества оно не было способно понять действительного значения своих поступков; в результате его критическое восприятие действительности и безусловный творческий дух помимо его собственного желания окончательно развалили и без того расшатавшуюся и нуждавшуюся в глубокой модернизации общественную систему, невольно уничтожив всю страну.
В рамках описанного саморазрушения советской системы государственного управления весьма характерным примером вышедшей из-под контроля и пережившей своих организаторов спецоперации представляется программа привнесения рыночных элементов в социалистическую централизованно планируемую экономику, задуманная и начатая осуществляться Андроповым. Сейчас уже прочно забыто, что эксперимент по переводу советской экономики на хозрасчетные отношения, увенчавшийся в конечном кошмарной реформой 1987 года, разрушившей все наше общество, был начат в 1983 году именно им – разумеется, из самых лучших побуждений.
Насколько можно понять в настоящее время, почти четверть века назад Андропов, при всех своих безусловных недостатках, ясно видел как необходимость модернизации централизованно планируемой советской экономики, так и принципиальную невозможность осуществления этой модернизации на основе унаследованного от брежневской эпохи корпуса заскорузлых управленцев. Для решения этой задачи он начал формирование качественно новой команды специалистов, которые должны были хорошо знать опыт и реалии развитых стран Запада и под жестким контролем «компетентных органов» осуществить в Советском Союзе необходимые преобразования.
Излишне напоминать, что Андропов успел лишь начать этот проект; после его смерти он, как и многие другие, был прочно забыт, но не иссяк, а продолжался по инерции. Контроль над формированием и воспитанием «группы рыночных специалистов» был перехвачен конкурентами Советского Союза из развитых стран, и в результате вместо острожных и грамотных реформаторов, способных направить нашу страну по пути, отдалено напоминающем китайский, Россия через семь с половиной лет после смерти несостоявшегося реформатора получила полностью «отмороженную» и люто ненавидящую свою страну команду либеральных фундаменталистов, разрушительность деятельности которых во многих сферах общественной жизни превысила даже результат гитлеровского нашествия.
Говоря о распаде Советского Союза, не стоит забывать и о колоссальной роли, сыгранной в этом процессе его собственными спецслужбами, которые стремились освободиться из-под контроля ЦК КПСС при помощи формирования демократического движения, в том числе и националистического характера. Насколько можно понять, предполагалось, что демократы всех мастей, дестабилизировав общественно-политическую ситуацию в стране, либо разрушат власть ЦК КПСС, либо, по крайней мере, полностью дискредитируют ее в глазах общества. После этого спецслужбы как единственная сила, способная «навести порядок», выйдут на авансцену политики и явно или тайно, но возьмут управление страной в свои руки.
Эта комбинация потерпела сокрушительное поражение не только благодаря глубочайшему разложению самих спецслужб[2], но и в результате быстрого выхода демократического движения из-под их контроля и началу его самостоятельного развития, а также его частичного (в первую очередь это касалось националистических движений) перехода под контроль Запада. Таким образом, провокация спецслужб способствовала обретению демократическим движением самостоятельности, его переходу к деятельности на основе собственных интересов и побуждений и в конечном итоге — приходу его к власти в России и всех остальных республиках Советского Союза за исключением среднеазиатских.
Разумеется, это ни в коей мере не означает, что демократическое движение было целиком или хотя бы в основе своей марионеточным. Напротив, оно даже в самые трудные для себя времена опиралось на сильные и искренние чувства и стремления десятков миллионов людей по всей стране. Речь идет лишь о том, что в результате операции советских спецслужб, затем вышедшей из-под их контроля, демократическое движение было искусственно усилено и поддержано настолько, что задолго до достижения политической зрелости получило, а потом и смогло воспользоваться реальными шансами на политическую победу и завоевание власти, к использованию которой на благо общества оно было заведомо не готово.
Именно в этом заключается фундаментальная объективная причина провала западной советологии, до самого последнего момента последовательно отказывавшейся верить в победу демократических сил и крах коммунистического режима. Ведь в силу самого своего положения она могла видеть лишь поверхностные события, а разнонаправленно и интенсивно проводившиеся спецоперации, неутомимо подтачивавшие прочность системы, оставались принципиально недоступны ее восприятию и анализу.
Таким образом, управление при помощи спецопераций, по инерции и традиции практикуемое нынешним руководством нашей страны, отнюдь не является для нее чем-то принципиально новым. Скорее, это элемент его общей стратегии, направленной на реализацию синтеза рыночных механизмов и структур, характерных для Советского Союза. В самой этой идее нет ничего плохого, и ее реализация могла бы быть полезной, если бы не осуществлялась разлагающейся правящей бюрократии по принципу минимизации усилий, из-за которого синтез неминуемо оказался порочным, объединяющим отнюдь не лучшие, а наихудшие черты двух систем.
От рыночной экономики была взята хаотичность, обогащение немногих за счет разрушения жизни большинства, безответственность государства, принципиальный отказ от развития системы социального обеспечения как инструмента создания человеческого капитала и от развития общественной инфраструктуры как инструмента создания капитала производственного.
От централизованно планируемой системы была взята гипертрофированная роль государства, подавление всей и всяческой инициативы, всевластие спецслужб (при этом еще и некомпетентных) и, в частности, государственное управление при помощи заведомо не подходящего для его стратегических целей инструмента – специальных операций.
Существенно, что неотъемлемым, а зачастую и основным инструментом спецопераций являются провокации. Соответственно управление при помощи указанных операций при более детальном, углубленном рассмотрении в значительной степени представляет собой управление при помощи разнообразных, но, как правило, глубоко аморальных и разрушительных провокаций. Пораженный этой болезнью государственный аппарат отторгает от себя, как заведомо чужеродные элементы, не только творцов, но и добросовестных исполнителей, замещая их профессиональными (или, вследствие своего разложения, не очень профессиональными) провокаторами.
[1] Деятельность большевиков с точки зрения применения спецопераций в сфере государственного управления обычно рассматривают через призму операции немецкого Генштаба, по непроверенным данным финансировавшего их ради вывода России из Первой Мировой войны. При всей формальной успешности этой операции она обернулась приходом большевиков к власти в России, длительными усилиями по разжиганию революции в Германии и, вероятно, приходом к власти Гитлера со всеми вытекавшими из этого последствиями. (Роль Сталина в победе фашизма в Германии и особенно то, в какой степени его действия, разрушившие союз коммунистов и социал-демократов, были плодом ошибки, а в какой – трезвого расчета представляется, как минимум, не до конца проясненной.)
Однако весьма вероятно, что на ранних этапах деятельности большевистской партии она поддерживалась, по крайней мере частично, и царской охранкой, которая рассматривала большевиков как «меньшее зло», способное отвлечь активных оппозиционеров от смертельно опасных для режима и болезненно склонных к фанатичному террору эсеров.
[2] Разложение советских спецслужб ярчайшим образом проявилось в ходе путча ГКЧП 19 августа 1991 года. Нелишне напомнить, что КГБ СССР начал проводить самоубийственную политику невмешательства лишь после того, как выяснилась полная профессиональная несостоятельность (а следовательно, и бесперспективность) организаторов переворота: в частности, они не озаботились даже изоляцией лидеров демократического движения, в результате чего последние после понятного замешательства смогли прибыть к Белому дому и организовать видимость сопротивления, которой оказалось достаточно для победы.
Воистину, свобода слова никогда не будет оценена в нашей стране больше, чем в дни ГКЧП: его члены устроили государственный переворот и взяли власть с единственной видимой целью — устроить пресс-конференцию!
Все права на материалы, находящиеся на сайте ej.ru, охраняются в соответствии с законодательством РФ, в том числе, об авторском праве и смежных правах. При любом использовании материалов сайта и сателлитных проектов, гиперссылка (hyperlink) на ej.ru обязательна.
